Возникновение вопросов неизбежно. В конце концов, высокие воротники помогают только первое время. Желтеющие пятна от засосов имеют обыкновение подло выбираться наружу. Со стороны Мизуки беспечно сбрасывать с себя футболку после тренировки - показывать многочисленные следы от пальцев на своём теле. Слухи распространяются быстро, подпитываясь его так называемой женственностью и любовью к фиолетовым пуловерам. Не трудно сложить дважды два, и тогда начинается ад. Мизуки нравится внимание, но его не волнует неожиданное презрение. Напряжение витает над ним в воздухе - едва заметное, но постоянное. Жизнь продолжается. И продолжается. И продолжается. До того дня, когда он роняет ракетку и не может нагнуться.
Аказава стоит напротив него, не даёт пройти и смотрит так, что Мизуки хочется выдавить эти грустные жалостливые глаза.
- Почему ты позволяешь ему?
- Позволяю ему что, бучо? Позволяю ему трахать меня?
Это звучит так громко в тишине, его голос кнутом рассекает воздух, и Мизуки хочет закричать, потому что это… неправильно. Почему? Почему всё, до чего он дотрагивается, становится нелепым и убогим?
Он должен быть злым и пошлым. Каким угодно, лишь бы Аказава оставил его в покое. Он бы убежал, как трус, но не может, и гордость тут ни при чём. Всё это давно уничтожено. Высосано из него губами Фуджи, его ядом и его мелкой, извращенной местью.
Только… Мизуки на самом деле не может убежать, потому что тогда Аказава непременно заметит лёгкое прихрамывание и…
Он вздрагивает, когда Аказава хватает его за подбородок. Тяжело дышит в осторожных объятиях прямо там, в пахнущем плесенью углу раздевалки. Это не согласие - шок, который вызывает интенсивный румянец на бледной коже.
Момент он наслаждается тихим обожанием, смиреной страстью. Фуджи никогда не смотрит на него так - как на единственного парня в мире. Слишком поздно Мизуки понимает, что вцепился в футболку Аказавы, как будто… как будто не хочет, чтобы тот отстранялся.
- Нет.
И всё, тепла больше нет. Он хочет, чтобы оно вернулось, и видимо эта мысль каким-то образом проскальзывает в выражении его лица, потому что Аказава понимает. Пробегается мозолистыми пальцами по его челюсти, прежде чем уйти не извинившись.
Позже, когда Мизуки, наконец, один, стоит под душем, смывая с себя запах Фуджи, он жалеет. Жалеет о сладком поцелуе Аказавы, жалеет о том, что согласился с желанием Фуджи не использовать презерватив. Жалеет об испорченных простынях - они всегда стелют новые. Леди со склада уже давно знает его имя.
Его грехи будут искуплены, его епитимия наложена. Он начнёт сначала. Может быть с Аказавой, может и не с ним. Он даже поверит в это, если не будет безжалостных рук, которые ласкают, терзают и выманивают имя Фуджи из припухших губ. «Сьюске! Аххххххх! Сьюс…-!». Рук любовника. Но Фуджи не его возлюбленный.
Фуджи просто жестокий парень, который им владеет.
Поэтому, когда Аказава приближается к Мизуки в следующий раз, он не сопротивляется. Утыкается лицом ему в изгиб шеи и дышит в его справедливом негодовании. Это то, чем Мизуки тайно восхищается - темперамент.
В этом есть своя особая привлекательность и что-то такое, что он пока не может описать. Но если Фуджи - сухой лёд, язвительность и уклончивость, то Аказава определенно огонь и тепло, которое может смягчать боль и ледяные ожоги от Фуджи.
Это опасная, опасная игра. И не важно, что Мизуки больше не хочет в неё играть. Может быть, он и начал её, подвергнув опасности драгоценного Юту, но Фуджи никогда не перестанет винить его в травме, которая так и не была получена.
Если бы кто-нибудь другой оказался в таком положении, Мизуки бы обязательно посмеялся. Ночи стали невероятно долгими, и иногда он чувствует себя женщиной с разбушевавшимися гормонами - готов кинуться в слёзы в любой момент. Конечно, он этого не делает.
Ночи, когда приходит Фуджи, невероятно длинные и лишены даже минуты сна. Они всегда трахаются. Если точнее, то Фуджи всегда трахает. Ебёт его до крови во рту и пустоты в голове - так, что после этого нормально сесть не удаётся несколько дней. До кислоты, которая кипит в его заднем проходе, поднимаясь к горлу и щипля глаза.
Он никогда не прячет засосы. Видите ли, для Фуджи это тоже часть игры - щипать, лизать и помечать. Ритуальное унижение. В этом и заключается идея, так ведь?
За это Мизуки ненавидит Фуджи. За то, что тот заставляет его чувствовать себя несовершенным, за то, что тот даёт ему меньше, чем он заслуживает. Взамен, ничто не приносит ему так много удовлетворения, как осознание того факта, что Фуджи всегда возвращается, чтобы взять ещё. Шлюха.
Одной этой мысли достаточно, чтобы подняться рано утром.
И Мизуки достаточно бесстыден, чтобы наслаждаться сексом и не бояться признать это, но и достаточно виновен, чтобы обнажать свою шею, когда Фуджи зовёт, Фуджи ухмыляется, Фуджи играет с поясом его брюк.
К тому же всё рано или поздно заканчивается. Фуджи устанет от своих рискованных подвигов, похоронит свою злобу и уйдёт, чтобы заниматься тем, чем обычно занимаются гении тенниса. А Мизуки просто выждет нужное время: найдет успокоение в кольце рук Аказавы и, если обстоятельства сложатся, в его постели.
Хороший план, и он мог бы сработать, если бы Мизуки не сделал серьёзную ошибку и не пригласил Аказаву к себе домой.
Это произошло через некоторое время после прозрения Мизуки. Через месяц. Может быть два. Он оставил ворота открытыми, ожидая Аказаву. Оживлённо занимался розами, улыбался. Почувствовав руки на талии, игриво рассмеялся, поворачиваясь лицом к своему захватчику.
- Юширо?
Вот только… это не Юширо, так ведь?
Это Фуджи, тут же отпустивший его с передернувшимся выражением лица, и Мизуки, спотыкаясь, делает шаг назад, беспомощно смотрит на сжавшиеся пальцы Сьюске. Он ударяется в панику и открывает рот, чтобы что-то сказать, но закрывает его прежде, чем успевает вдохнуть.
Фуджи говорит первым.
- Вот, значит, как?
Как он может? Делать вид, будто он тут жертва? Он тот, кто силой раздвигает бёдра Мизуки и не останавливается до тех пор, пока покорность не сменяется пронзительной мукой. Он тот, кто кончает на новые джинсы Мизуки. Он тот, кто пытается его сломать. Неужели Мизуки настолько грешен, что Бог считает нужным шутить таким образом?
- Вот почему мне достается только твоё неистовство?! Потому что Юширо получает все твои улыбки?!
- Заткнись! Не надо! - Мизуки кричит, когда Фуджи хватает его за запястье - скорее от страха, чем от реальной боли. - Почему ты делаешь это со мной?
Отчаяние в собственном голосе убивает, и вопрос вырывается наружу, как мольба.
- Почему ты делаешь это со мной? - он спрашивает ещё раз, сумев сдержать слезы. Ведь Мизуки Хаджиме не плачет. Больше не плачет.
Он хочет Аказаву.
Нет. Он не хочет никого.
- Почему Я делаю это?! Когда ты спишь со всеми подряд?!
Это типично для Фуджи - перекладывать на других вину и всё искажать. Но теперь всё иначе, потому что он взбешен и Мизуки раньше никогда не видел его… таким.
- Со всеми подряд?! - ему удаётся справиться с собой и настойчивой болью, утопив её в горечи. - Да какая разница?! С каких это пор ты видишь во мне кого-то кроме проститутки?!
Звучит не так громко, как хочется, но слова достигают цели. Сейчас Фуджи понимает - много недель ходьбы вслепую, пробираясь сквозь жизнь, как поезд, сходящий с рельсов.
Это всё, что Мизуки от него хотел.
- Это не так. Это никогда… не должно было быть так…
- Уйди. Пожалуйста.
Когда он просил раньше, Фуджи никогда не шёл на уступки. Но он уходит сейчас, равнодушный. Безразличный. Мизуки было неприятно, в конце концов.
- Ты его любишь?
Мизуки уже двигается, уже сосредоточился на следующем препятствии, на следующей инстанции.
- А при чём тут любовь?
Он поклялся больше никогда не влюбляться.
Когда Аказава, наконец, приходит, Мизуки прижимается к нему, запечатывает его рот своим и шумно стонет. Они ебутся. Используют презервативы. Вместе принимают душ.
Дни идут.
Мизуки начинает задумываться о том, не так ли чувствуешь себя во время дисквалификации.
Конец.
