Яой Фанфики

Сейчас, когда я думаю об этом, я порой удивляюсь, что у меня хватило - нет, не интеллекта, а душевных сил довести все до конца. Сколько раз я говорил себе, что не смогу сделать следующий шаг, пусть все останется так, как есть: если у них получится обрести счастье вместе, то так тому и быть... если нет - в этом хотя бы не будет моей вины. Но когда я смотрел на узкие кисти его рук - белые пальцы на клавишах цвета слоновой кости и такие тонкие запястья, что оба поместятся в моей ладони... когда я видел, как солнце пробивается сквозь его светлую челку... когда он улыбался мне этой своей чуть смущенной и одновременно торжествующей улыбкой - я знал, что ради него я пойду на все. И нет ни одной границы, которую я не преступлю.

Я действовал осторожно. Я не допускал ошибок. В какой-то степени, мне помогало то, что я делал все то же самое, что и раньше - когда думал, что мне достанет благородства позволить ему счастливым... без меня. Я поступал так, как должен поступать лучший друг. Играл в matchmaker'a, давал советы, подталкивал, когда нужно было рискнуть, и придерживал, когда нужно было отступить. Я устранял конкурентов с его пути и создавал такие ситуации, чтобы - хотя бы время от времени - он получал от Харухи знак внимания, который давал бы ему надежду.

И я говорил с ним о ней. О том, какая она искренняя, какая *настоящая*, необычная, сильная - какая она особенная. Все для того, чтобы ни у какой другой девушки не было бы шансов сравниться с этим совершенством в глазах Тамаки. Видите ли, я не хотел делить его ни с кем.

Что же касается второй части плана - мне тоже сопутствовала удача. Мне кажется, Харухи сама толком не знала, чего хочет - в эмоциональном аспекте, конечно, не в аспекте карьеры, тут-то она обладала целеустремленностью разогнавшегося носорога. Позже я говорил себе, что если бы она действительно любила Тамаки, она никогда бы не стала слушать меня. Что это за любовь, если она не сумела увидеть Тамаки таким, как он был - искренним, порывистым, щедрым, наивным...

Порой я думаю, что она просто боялась. Кроме страха перед грозой в ней был еще и этот страх - собственных чувств, той боли, что они причинят. Она потеряла мать, и ей было больно. Она боялась, что если по-настоящему привяжется к Тамаки, то ей может быть больно - потерять его.

Вы знаете, как иногда несколько слов могут оказаться более значимыми, чем целая речь. Я сумел - двумя-тремя как бы случайными фразами - навести ее на мысль, что ее отношения с Тамаки не смогут продлиться долго. Что он слишком легкомысленный, всегда делает только то, что ему нравится, ему все в жизни легко давалось. Он не поймет ее усилий, ее стремлений, ее желания быть самостоятельной, он захочет сделать из нее всего лишь жену и мать, красиво одетую и бесправную... птицу в клетке.

Ей нужен кто-то другой. Тот, кто будет равен ей, кто поймет ее, кто хочет того же, что и она. С кем она, как говорится, будет смотреть в одну сторону, а не друг на друга. И... когда на четвертом курсе юридического факультета появился этот студент, переведшийся из Киото - очкарик с запредельным IQ и задумчивым взглядом - он был так похож на то описание, что я предлагал Харухи, что ничего удивительного в происшедшем не было. Не знаю, убедила ли она сама себя, что любит его. Но она сделала свой выбор - решительно и бесповоротно, как она умела это делать.

К тому времени я уже был женат. Я посчитал, что так будет правильно - что это придаст достоверности моим словам в глазах Харухи, ведь я буду говорить с высоты опыта семейного человека. Мою жену - разумеется, она была из очень хорошей семьи - стоило бы определить как самое кроткое и застенчивое существо на свете; именно за эти качества я ее и выбрал. От нее можно было не ожидать, что она вдруг решит осложнить мне жизнь в самый неожиданный момент.

Все это было просто. Все это было очень больно. Иногда мне казалось, что у меня нервы не выдержат - когда я видел, как страдает Тамаки. Он отчаянно пытался вернуть Харухи. Его усилия были смешными, жалкими, трогательными, неизменно тщетными - и я не знаю, кем надо было быть, чтобы не видеть, насколько он живой, насколько искренний в этих своих глупых, продиктованных любовью поступках... И когда она не свернула с намеченного пути, когда не передумала - я решил, что это еще одно доказательство того, что я все делаю правильно. Такой вот способ успокоить свою совесть. Впрочем, не слишком помогал. Иногда мне снилось, что я вижу Тамаки, растянутого, беспомощного - и я провожу лезвием ножа по его коже, все глубже и глубже... и на его кровь и крики говорю только: "Так надо."

Я ненавидел себя в это время - и прилагал все силы, чтобы не свернуть с намеченного пути. Как будто фокус всей моей жизни сосредоточился в одной светящейся точке - куда я должен прийти, просто чтобы продолжать жить. Потому что в этой точке меня ждал Тамаки. И когда все это становилось непереносимым, я задавал себе вопрос: а если бы не мои усилия, был бы он с Харухи? Были бы они счастливы? Я не знал, что ответить.

Последней угрозой для меня - когда Тамаки уже знал, что надежды вернуть Харухи нет - была его просьба к ней остаться друзьями. Но я был готов к этому. Я слишком хорошо знал его, чтобы не учесть такую возможность. Я поговорил с Харухи заранее.

- Если у тебя есть хоть капля сочувствия к нему, - я имел право на этот полный упрека тон, все-таки она разбила сердце моего лучшего друга, - не оставляй ему этой надежды. Не привязывай его к себе этой эфемерной дружбой. Хочешь ли ты погубить его жизнь, удерживая его рядом с собой?

Она смотрела на меня своими огромными глазами, и на мгновение мне показалось, что вот сейчас она вдруг проявит свою опасную интуицию, которая столь часто позволяла ей безошибочно видеть скрытые цели и мотивы - и скажет: "Так ты все это делаешь для себя, Кёя?"

Но ее ресницы опустились, она кивнула. И сделала так, как я хотел - сказав ему, что им лучше всего прекратить отношения, хотя бы временно.

И вот... вчера она вышла замуж. Они, бедные студенты, собирались обойтись без медового месяца - если бы не мой подарок: неделя на принадлежащем Отори курорте в Окинаве. Если бы я мог, я подарил ей гораздо больше, моей прекрасной Харухи, за то, что она сделала... это так легко, быть щедрым, когда ты победитель.

Я разместил фигуры на доске - как опытный шахматист, ведущий игру к эндшпилю. Я отослал жену, ожидающую нашего первого ребенка, к родственникам. Слуги отпущены. Все для того, чтобы мы оказались вдвоем с Тамаки в моем пустом доме.

Он сидит, упираясь лбом в сплетенные руки, которые размыкает лишь для того, чтобы потянуться за стаканом. Я не хочу, чтобы он так много пил, но, наверное, на этом этапе ничего не поделаешь. Ему сейчас это нужно. Я никогда еще не видел его более хрупким.

Он поднимает голову, смотрит на меня - тонкая жилка бьется у виска. Глаза у него запали, а его бледная кожа вся в красных пятнах - следах слез. И в сотый, в тысячный раз:

- Почему? Кёя, почему?

- Почему она не смогла любить тебя? Но разве ты не знаешь, что невозможно приказать себе любить или не любить?

Даже сейчас я работаю на выполнение своего плана: напоминаю ему о том, что она *не смогла* любить его. Их разлучили не обстоятельства, не случайность - а отсутствие любви. Препятствие, которое невозможно устранить... потому что все остальные Тамаки бы просто снес со своего пути.

- Но почему? Почему?

Он сам устал от этих вопросов - его голос звучит, как у измученного ребенка. Но он не может остановиться, его разум, притупленный виски, ходит кругами, зацепившись за одну эту мысль, в поисках ответа. И самое грустное, что ответа не может быть.

И тогда, почувствовав, что подходящий момент наступил - что он сам ищет возможности отвлечься - я говорю, в полутьме зашторенной комнаты, отвернувшись от него:

- Почему один человек не любит другого, сколь сильных чувств бы тот ни питал? Кто знает. Ты ведь не смог полюбить меня.

Вот он, момент истины. Возможно, я испытал бы больше волнения, произнося эту фразу, после стольких лет молчания - если бы то, что я говорил, не было бы таким выверенным, от слова до вдоха.

- Что? - переспрашивает Тамаки. Даже голос у него меняется - так, словно кто-то взял его за плечи и хорошенько встряхнул. - Что?

Я по-прежнему не оборачиваюсь, но делаю все, чтобы он почувствовал в моем голосе горькую усмешку - и так называемую обжигающую искренность.

- Восемь лет, Тамаки, - говорю я. - Я люблю тебя восемь лет. Мы были еще детьми, когда я это понял. И что это меняет, если ты не можешь любить меня.

Слово "любовь" даже не заставляет меня поперхнуться. Напротив, оно, можно сказать, звучит из моих уст особенно мощно - потому что всем известно, что Отори Кёя употреблял это слово в своей жизни, разве что рекламируя названия журналов с фотографиями host club'a.

Я слышу, как руки Тамаки взлетают и падают испуганными птицами, чувствую, как он смотрит на меня - затаив дыхание. Окруженный полутьмой, я все еще не оборачиваюсь к нему.

- Но не будем об этом, - говорю я. - Потому что моя любовь не нужна тебе. Ты не можешь любить меня. И я буду тем, кто нужен тебе - твоим другом. И только.

Не будем об этом, как же. Особенно когда я только что вывалил все это на него. Тамаки, разумеется, пропускает мимо ушей это несоответствие. Я слышу, как он вздыхает - громко, взволнованно - я могу поклясться, что это вздох сочувствия. О, мой милый. Недаром на него стоило бы привесить табличку с указанием "легко растрогать". Кто только не пользовался его добротой... я всегда был рядом, чтобы его от этого ограждать. Какая ирония, что сейчас я использую его слабости - нет, его достоинства - против него. У него нет шансов.

Он молчит - он всегда молчит, когда что-то производит на него слишком сильное впечатление. Я знаю, что это молчание не продлится долго, сейчас его деятельная натура начнет искать варианты выхода. Но меня это устраивает. Самое важное я уже сделал. Ситуация переменилась. Из друга-утешителя я превратился для Тамаки в того, кого надо утешать - в жертву, в страдальца, в романтического героя. И я заполняю паузу.

- Я знаю, что мои чувства вызовут у тебя отвращение, - продолжаю я. - Наверное, даже мысль о связи с мужчиной вызывает у тебя ужас (да уж конечно; такой new-age'вый парень, как Тамаки, да еще выросший во Франции - ему одна полит-корректность не позволит плохо относиться к секс-меньшинствам). Я просто говорю это, чтобы ты знал - я как никто другой понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Я знаю, что это такое - жить с разбитым сердцем, без надежды, что человек, которого ты любишь, сможет когда-нибудь полюбить тебя.

- Кёя... - шепчет он. Я плохой актер. Я знаю, что моя игра не обманула бы никого другого, а близнецы Хитатиин и вовсе отнеслись бы к ней с презрением. И от этого мое чувство вины еще острее - от того, что Тамаки даже в голову не приходит, что я могу быть неискренним с ним. Хотя... на самом деле, я искренен. Просто я произношу сейчас не свои слова... а те, которые, я знаю, сыграют на его струнах.

- Кёя, я не знал, - продолжает он, - ты никогда не говорил.

- Как я мог сказать? - восклицаю я; я, который никогда не повышает голоса. Я знаю, что это не ускользает от внимания Тамаки: он все понимает так, как надо - что его бездумные слова уязвили меня. - Как я мог возложить на тебя это бремя? Нет, достаточно было, чтобы лишь один из нас... один из нас...

- ...страдал, - шепчет он.

Я не могу произнести это слово. Это была бы уже просто пародия. Но я знал, что Тамаки договорит его за меня. Он всегда был так хорош в этом - в понимании чужих проблем, в восприятии их как своих собственных.

Несколько мгновений он молчит - и я чувствую его взгляд на себе. Это почти страшно - представлять себе, как его огромные фиолетово-синие глаза вбирают меня, сочувственно, встревоженно. Сейчас, в эту минуту, даже Харухи им забыта... чему тоже можно только порадоваться.

Тамаки настоящий друг. Лучший друг, о каком только можно мечтать. Вот только я не хочу друга. Мне нужно от него - больше.

- Но, - вдруг говорит он почти радостно - словно вспомнил о чем-то, внушающем оптимизм, - ты ведь женат на Кейко-сан!

Эти слова... они для меня как сигнальная ракета. Я поворачиваюсь к нему. Он сидит на диване, взъерошенный, как воробей, бледный и взволнованный, с яркими лиловыми глазами, сияющими в темноте. Он весь... светится, да, именно так я всегда о нем думал. И я хочу прикоснуться к этому свету. И это хорошо, так хорошо, что мне больше не нужно сдерживаться. Я делаю шаг к нему, беру его за руки - у него действительно такие тонкие запястья! - и рывком поднимаю его на ноги. Его завороженный взгляд - в нескольких сантиметрах от моего лица.

Последний раз я держал его вот так, прикасался к нему в полную силу, а не случайным прикосновением - в начале нашего знакомства, когда я еще толком не знал, что чувствую к нему - презрение, ненависть, страх или нежность.

- Если за эти восемь лет был хоть один день, когда я не хотел бы тебя, - говорю я, - я не помню такого дня.

И я приближаю свое лицо к его - очки мешают, но на это плевать - и целую его в губы.

Этот момент - к нему я шел так долго, и в этот поцелуй я вкладываю годы мучений, сомнений, отчаяния, грызущей ревности, одиночества, холодных расчетов, вины, предательства, раскаяния. Сейчас - за все годы игры, что я вел, чтобы заполучить Тамаки - я впервые по-настоящему искренен с ним. Все, что я сделал и перечувствовал за это время, плавится воедино в этом поцелуе.

Тамаки не может не ответить мне. Мне кажется, я даже не сомневался, что он мне ответит. Должна же быть какая-то высшая справедливость, какое-то особое равновесие: я вложил так много в то, чтобы добиться его - я должен получить что-то взамен.

Но когда наши губы размыкаются - и мой взгляд, наконец, снова проясняется - я вижу, как Тамаки смотрит на меня. Потрясенно, одурманенно - так, словно у него подгибаются ноги, и ему нужна моя поддержка, чтобы сохранить вертикальное положение.

- Кёя? - осторожно говорит он - будто боится разбить что-то очень хрупкое - что-то внутри себя.

Я не ожидал этого. Чего угодно, но не этого. Я манипулировал им, я готов был бесстыдно бить на жалость, чтобы овладеть им, готов был преодолевать его сопротивление шаг за шагом. Но я не был готов к тому, что один мой поцелуй сделает больше, чем все мои ухищрения. Почему он так смотрит на меня? Почти испуганно и беззащитно... словно никто никогда его раньше не целовал.

Или это так не похоже на прохладные поцелуи Харухи?

В груди у меня словно что-то сжимается тугой пружиной. В каком-то смысле, мне было бы легче продолжать манипулировать им - а не... а не видеть, не знать, что вот так, в одном поцелуе он раскрылся мне, полностью, доверчиво и безоглядно. Он всегда так честен, Тамаки, а я...

Но его приоткрытые губы так близко, и я знаю, что лучше буду потом всю жизнь мучиться угрызениями совести от того, что сделал - чем сожалеть, что не сделал этого. Угрызения совести - цена, которую я могу позволить себе заплатить.

Он не сопротивляется, когда я опрокидываю его на диван. Его руки, после короткой паузы, обвиваются вокруг меня, притягивая ближе, и его рот - я все еще чувствую вкус виски у него на языке - открывается для меня.

Я хочу боготворить его тело своими губами. Целую его с головы до ног, от трепещущих век - вниз по гибкой линии его горла - он запрокидывает голову, и я чувствую замерший звук его перехваченного дыхания. И еще ниже, языком по его груди, пальцами вдоль ребер под тонкой кожей... и его соски встают, когда я поочередно лижу их. Я чувствую, как вздрагивают мускулы его живота под моими ладонями, как напрягаются его ягодицы, когда я приподнимаю их - и когда я беру в рот его напряженный, поднявшийся член, Тамаки издает отрывистый стон.

Он быстро и неглубоко дышит, почти всхлипывает, когда я занимаюсь любовью с ним. Его кожа блестит от пота. А его руки блуждают, снимают очки с моего лица, изучают мои черты - на ощупь, словно он никогда раньше меня не видел. И правда в том, что его глаза, даже открытые, не видят меня, пустые, фиалковые и блаженные.

В эти минуты, когда я ласкаю его - я не строю планов. Я просто хочу, чтобы этот раз - был особенным, для него, для меня - хочу дать ему все, что я могу, что у меня есть.

Я люблю его тонкие пальцы, так осторожно касающиеся моей кожи. Люблю его губы, горячие от моих поцелуев. Люблю его тело, которое словно хорошо настроенный музыкальный инструмент под моими прикосновениями. Тамаки прогибается навстречу мне, ищет близости - не только там, где я дотрагиваюсь до его члена, но больше - кожей к коже, и его руки стискивают мои плечи, его язык встречает мой. Открыв глаза, он улыбается слабой, усталой улыбкой.

Эта улыбка почти убивает меня.

Мне до безумия хочется сжать зубы на его белой коже, оставить след - но я сдерживаюсь. Я не хочу делать ему больно - хотя что значит эта боль после всего, что я с ним уже сделал. И в тот момент, когда он вздрагивает подо мной, прижимаясь ко мне еще крепче - и я чувствую, как его член пульсирует в моей ладони - я шепчу, губами по его ключице:

- Прости меня. Прости.

Утром он все еще в моей постели - едва прикрытый одеялом, голый, расслабленный. Я смотрю на него, опираясь на локоть - когда я без очков, его лицо выглядит смутным, словно в легкой дымке. Его рот чуть приоткрыт, и наволочка под уголком рта намокла. Странно, я думал, что не засну, что буду дрожать над каждой минутой его пребывания в моей постели. Но я спал. Без сновидений. Как будто все, о чем я мог мечтать или чего бояться, уже произошло.

Он открывает глаза, сонно моргает несколько раз, а потом поворачивается ко мне. Я говорю себе, что должен быть готов к тому, что увижу в его взгляде. Отвращение, раскаяние, неловкость... и сквозь все это опять - печаль, воспоминания о Харухи.

Он вытягивает руки над головой, весь такой узкий, длинный и гибкий, и улыбается.

- У тебя очень пристальный взгляд, - говорит он, - ты меня разбудил.

Я ловлю его руку и целю в ладонь.

- Я разведусь с Кейко, - говорю я. Это совсем не то, что я собирался сказать, не то, о чем я думал - но эти слова просто вылетают у меня. - Я не могу без тебя.

Как глупо. Как нерасчетливо. Полагать, что его обрадует это предложение, когда я даже еще не проверил, что он сейчас чувствует. Глаза Тамаки распахиваются, его рука в моей дергается - я замираю. Но он не высвобождает руку, напротив, сжимает мои пальцы.

Эту терпеливую улыбку я так хорошо знаю. Она означает, что Тамаки увидел проблему и сейчас придет на помощь.

- Ты не должен этого делать, Кёя. Ни в коем случае! Не разбивай себе жизнь. Себе, и Кейко-сан, и ребенку. Я... не разрешаю тебе этого!

Я пожимаю плечами и откидываюсь на подушку. Я вдруг чувствую такой упадок сил. Как будто все усилия, что я прилагал на протяжении этих лет, чтобы заполучить его - разом навалились на меня усталостью. Я беру очки с тумбочки, но не надеваю их, тру глаза, словно всю ночь сидел перед компьютером. Плохо, Кёя. Ты делаешь ошибки.

- Кёя, - спрашивает вдруг Тамаки, - почему ты просил прощение вчера?

Что ж, Тамаки может быть наивным и ребячливым, но у него всегда был острый ум - и он всегда был внимателен к тем, кто важен для него. Значит ли это, что я все еще важен для него?

Это радует меня. Вчера у меня на какое-то время было чувство, что, отняв у него Харухи, я разбил его - сломал самое главное в нем, безжалостно уничтожив то, что составляло суть его характера - радость жизни, уверенность в себе, способность подниматься после падения. И что я дал ему взамен? Только - по случайности - физическое удовольствие? Это действительно огромное везение, что наши тела *прозвучали* вот так, откликнувшись друг другу с одного прикосновения - как, очевидно, у него никогда не получалось с Харухи. Но достаточно ли этого?

Может быть, это мой шанс восстановить равновесие - искупить все, что я сделал. Быть сейчас честным с ним. Ответить на его вопрос. И увидеть, как гаснут его глаза, когда он узнает, что потерял не только любимую женщину, но и его друг всегда был предателем.

- Прости, - говорю я, - это моя вина, что ты сейчас так страдаешь.

Он внимательно смотрит на меня, опершись на локоть. Его губы чуть приоткрыты - яркие от моих поцелуев.

- Я думал, что Харухи - единственная, кто достоин тебя, кто сможет сделать тебя счастливым. Если бы я так не старался свести вас вместе, не поддерживал бы тебя в стремлении завоевать ее - возможно, ты нашел бы себе другую девушку, смог бы полюбить ее. И сейчас - сейчас ты не был бы один.

Его зрачки такие огромные, что почти не видно радужек. Да, я снова открыл едва начавшую заживать рану, снова причинил ему боль... ради своих планов, ради того, чтобы окончательно завладеть им.

А потом в его глазах появляется сияние - то самое сияние, перед которым никогда было невозможно устоять. За эту его способность сиять глазами мы все его любили - при всем его легкомыслии и неловкости - но только я захотел, чтобы это сияние принадлежало мне одному. Тамаки сжимает мою руку.

- Но я не один, Кёя, - говорит он. - Я не один.

Эти его слова - все, чего я хотел. Потому что он, в его смешном благородстве, в его готовности к самопожертвованию - согласен отказаться от своих страданий по Харухи - ради того, чтобы стать поддержкой для меня. Я предвидел это. Я обеспечил ему приложение его душевных сил - стал уязвимым и страдающим, чтобы он мог быть рядом, утешать меня.

- Спасибо, - говорю я.

А потом наши глаза встречаются - и Тамаки выглядит почти испуганным, потому что в его взгляде я так ясно читаю ответ на свое желание. И когда я тянусь к нему, он почти бросается ко мне, словно в омут головой, в забытье - но наши тела выводят вместе особую мелодию - мелодию, которая несет в себе свой собственный смысл.

* * *

Кейко родила девочку. Мы назвали ее Аяко. Харухи - теперь ее фамилия уже не Фуджиока - со своим мужем продолжают обучение. Суо Тамаки, с его разбитым сердцем, приобрел абсолютную неотразимость в глазах женского пола - до такой степени, что в его присутствии девушки и женщины едва не дымятся от усилий привлечь его внимание. Он, как всегда, нежен и вдохновенно куртуазен с ними всеми, ни одной не отдавая предпочтения. Имидж одинокого принца доведен до совершенства - даже Ренге-сан одобрила бы его.

И только когда наши взгляды порой встречаются через толпу - например, на званом вечере - сколько бы людей ни было между нами, глаза Тамаки светятся только для меня. В них я читаю воспоминания, которые связывают лишь нас двоих - и будущее, которое принадлежит нам двоим. И тогда я думаю, что оно все того стоило.

Может быть - нет, не может быть, а так и будет, я знаю - когда-нибудь весы снова качнутся, и равновесие нужно будет восстановить, и тогда он будет отнят у меня - так же, как я отнял его у Харухи. Я не знаю, когда это будет и что отнимет его - случай, другая женщина, смерть - но это произойдет. Я боюсь этого уже сейчас. Жизнь взаймы - раньше я не знал, что это может быть так мучительно.

И все-таки я счастлив.

Дело даже не в том, что он со мной и дарит мне не только свое тело или свою дружбу. Того и другого по отдельности мне было бы недостаточно. Но я думаю, что Тамаки любит меня. Он научился любить меня - потому что думал, что мне это нужно - и потому что ему это было нужно... а еще потому, что по-другому он не умеет. Ему надо любить, надо заботиться, надо поддерживать - и я даю ему возможность всего этого... его любовник, тайная связь, его друг, его любовь.

И я надеюсь, что, отняв у него возможное счастье с Харухи, я все же дал ему другое... со мной.