- Кабаджи. - Да.
- Через сорок минут у меня.
Атобе нажимает «отбой» до того, как в трубке прозвучит обычное отстраненное «Есть».
В спальне Атобе валится спиной на огромную кровать super king size и неподвижно лежит, раскидав руки, пока молчаливый великан не наваливается сверху - кроссовки Атобе летят через всю комнату в угол, форменные брюки приземляются рядом с кроватью. У Кабаджи огромные ладони с вечными мозолями от теннисной ракетки, они бесцеремонно шарят по его телу, забираются под рубашку, нарочно задевая соски. Атобе беззвучно смеется, пришпиленный к кровати почти центнером живого веса.
- Ненавижу тебя, - рычит Кабаджи. Голос у него в этот момент мало напоминает человеческий. - Ненавижу. Ненавижу.
Слова вонзаются в сердце Атобе также, как каменный член Кабаджи вонзается сейчас в его плоть. Атобе молчит - он слишком много вынужден говорить вне постели, чтобы распыляться на разговоры еще и в такие моменты.
На тумбочке рядом с кроватью лежит шелковый галстук. Не прерывая толчков, Кабаджи одной рукой дотягивается до него и быстрым движением накидывает петлю на шею Атобе. Глаза капитана закатываются, он хрипит, хватаясь белеющими пальцами за шею. Атобе очень силен - когда его выгибают судороги оргазма, удержать его без особых усилий может только Кабаджи.
После секса Кабаджи достает откуда-то сигарету и закуривает. Эти краткие две минуты после того, как его член покидает тело Атобе - единственный момент, когда он позволяет себе закурить. Вредные привычки у него отсутствуют. Единственная, и пожалуй, неискоренимая вредная привычка Кабаджи - это, собственно, капитан теннисного клуба Хётэй Атобе Кейго.
Мегатонный взгляд Кабаджи скользит по лицу капитана - высокие скулы, твердая линия нижней челюсти, родинка под правым глазом, из-за которой более чем мужественное лицо капитана выглядит неожиданно мягким и женственным. Атобе не смотрит, но знает, что Кабаджи стряхивает пепел прямо на ковер - потому что в его спальне отсутствуют пепельницы.
Великан встает первым и идет в душ.
Атобе слабо улыбается искусанными губами, чувствуя себя подстилкой, и смакует противоречивые ощущения - саднящая кожа на шее и запястьях, сперма, вытекающая на шелковые простыни из все еще открытого отверстия - все-таки Кабаджи слишком велик.
Никто, кроме них двоих, не знает, почему Кабаджи согласился на добровольное рабство.
Конец.
